Поэзия – это как цветок. Стоит лишь коснуться его бутона, как все лепестки раскрываются перед тобой, будто калейдоскоп. И если до первого прикосновения мир для тебя был полон и понятен, то, соприкоснувшись с поэзией, то понимаешь, какая широта неизведанной красоты открывается перед тобой.
Мой путь в поэтической жизни был вполне банален, хотя, стоит сказать, и несколько академичен и определен. Вероятно, в таком порядке и стоит знакомиться с поэзией, чтобы понять, как писать хорошие стихи.

Все начиналось, безусловно, с Пушкина. И почему именно с него, сказать сложно – видать, душа человека, которому предопределено в будущем быть связанному с поэзией, чувствует, что без некоторой основы никуда. Да, был Пушкин. В этот период я впервые ознакомился с понятиями твердой формы, рифмы, которые остались со мной на всю жизнь.

Далее перескок был вполне большой, если учитывать временные рамки. Все началось с того, что мать о каком-то написанном моем стихотворении сказала, что оно похоже на Есенина. В то время, кто это такой, я не знал. Решил заглянуть в книгу стихов данного поэта (благо, у нас была большая домашняя библиотека, а потому найти Есенина не составило труда). Я уже не помню, увидел ли я схожесть между своим стихотворением и стихами Есенина, но то, что я увлекся и погрузился в его творчество, – это было фактом. Есенин еще на долгие годы останется в списке моих основных настольных книг. Это первые периоды осознанного подражания – как в творчестве, так и в характере действий.

Когда Есенин был мною в какой-то степени «переработан» (а это произошло к годам 15-ти), я открыл для себя Роберта Рождественского и понял, что любовная лирика может быть на самом деле трепетной  и отчаянной одновременно – на грани слез и крика. Это было приятное время, потому что оно ознаменовывалось моим настоящим ощущением любви (пусть пока что теоретическим), каким оно, на мой взгляд, должно быть в юные годы.

Чуть позже после Рождественского пришел Высоцкий. На данном этапе мне удалось открыть для себя нечто большее, нежели любовную лирику (а ведь до сей поры именно стихи о любви интересовали меня что у Пушкина, что у Есенина, что у Рождественского). Стихи Высоцкого, можно сказать, несколько расширили мой «инструментарий» – понимание, что в мире существует множество всего, кроме юношеской любви. В частности, Высоцкий открыл мне темы смерти, сражения, борьбы, когда, сцепив зубы и переступив всё, нужно идти и делать то, что ты должен делать (здесь, пожалуй, апофеозом такого взгляда может служить его «Песня канатоходца»). Вместе с тем не мог я не отметить и его чудесную любовную лирику – в отличие от предыдущих поэтов, было видно, что стихи Высоцкого о любви пишет не столько лирический герой, сколько Мужчина с большой буквы. Это очень мужская лирика – очень по-мужскому страстная, сильная, которая обхватывает женщину своими большими руками и несет ее через ручей в свой дом. Лирический трепет, например, Рождественского в данном случае несколько контрастировал с мощью и бурей чувств у Высоцкого.

После же Владимира Семеновича я начал обрабатывать все то, что было мной до сей поры накоплено – в частности, я разбирался, что в поэзии уже ушло в прошлое и стало архаикой, а что можно использовать как материал для дальнейшего своего поэтического развития.

Однако Событие произошло, как гром среди ясного неба. Да, именно так я воспринимаю то, что произошло в моей жизни.

Появился Бродский.

Бродский, который полностью переломал все мои представления о том, что я до сей поры знал о поэзии. Пожалуй, любой человек, который имеет достаточно тонкую натуру, чтобы воспринимать стихи,  сталкивается с чувством шока, когда знакомится с Бродским. Потому что это уже не просто лирика любви, или там силы, или чего-либо еще – это словно другой мир. Создается впечатление, что человек находится в каких-то горних высотах, абсолютно далеко от Земли, с которых нам, простым смертным, вещает абсолютные истину и красоту. Это было, конечно, откровение.

Но что лично меня спасло от того, чтобы, как многие, не пасть жертвой Бродского и не превратится в многолетнего его подражателя, – именно в данный момент в моей жизни произошла трагедия, разлом, разделивший мир на до и после. Я не буду вдаваться в подробности, что это было, но жизнь моя круто повернулась. Если рассказывать исключительно о поэтической судьбе, то я разом отказался от всех своих стихов, написанных доселе. Они просто казались мне отныне чужими – словно это было нечто, написанное другим человеком, а не тем, чем сейчас был я.

А потому я начал писать. Безудержно и одержимо. Бывало, из-под моих рук выходило по 6-7 стихотворений в день. Я был уверен, что нащупал нечто, нашел что-то выдающееся, великое, какую-то «золотую жилу». Словно у меня произошло прозрение, и я, наконец-то, понял, что такое настоящая поэзия.

Как оказалось, моя интуиция меня не подвела. Уже первые мои стихи после кризиса дошли до ушей экспертов и разнообразных поэтов в городе и за его пределами. Так, не пришлось долго ждать и признания. Хотя в то время я писал еще совсем интуитивно, даже не понимая, что я делаю и почему мои стихи так хороши, но я выигрывал конкурс за конкурсом, чувствуя, что я действительно открыл для себя что-то настоящее, большое. То, что можно было назвать Искусством с большой буквы.

Как ни странно, к Бродскому я вернулся несколько позже – тогда, когда понял, что мне уже не грозит раболепный взгляд на него, как на бога, а когда я понял, что он такой же простой смертный, который, однако, обладал болей мерой таланта и имел огромный опыт чтения мировой литературы. Я уже не бросался на его стихи, как нищий на пищу и не хватал обеими руками все то, что находил у него. Я смог отличать, что у Бродского хорошо, а что плохо, где повествование затянуто, а где все как нужно. Словом, у меня появился критический взгляд на, пожалуй, самого выдающегося поэта 20 века. И это было очень хорошо, потому что к тому времени я уже имел свой стиль и у меня не было необходимости черпать что-либо у других поэтов. Я просто изучал предшественников, скажем так. Несмотря на такой подход, я все-таки пришел к мысли, что Бродский, вероятнее всего, все-таки гений – во всяком случае, нечто более интересного в двадцатом веке я не видел. Сравниться по накалу и по плотности текста с ним мог разве что в прозе Эдуард Лимонов. Но тому в свое время не повезло уйти в политику. Но речь не об этом.

Речь о том, что после Бродского я почувствовал свободу и начал «путешествовать» по поэзии, как вольный путник. Я неспешно знакомился с редкими поэтами, углублял свое знание Серебряного века (так, если ранее это были Есенин и Маяковский, то теперь это стали Блок, Цветаева, Мандельштам, Пастернак, Ахматова). Я открыл для себя замечательную школу поэтов 90-х-2000-х, из которых наибольшим образом выделял Бориса Рыжего. Также узнал, что и ранее были замечательные поэты – например, Глеб Горбовский, Леонид Губанов. И все это было очень близко и интересно, потому что эти люди говорили уже не на том языке, который в какой-то степени стал историей, а они говорили так же, как говоришь ты, – современно, понятно, порой используя в речи нецензурную лексику (но речь, конечно, не только в этом).

На данный момент же я могу сказать, что я нахожусь в той точке, когда меня в меньшей степени интересуют предшественники – меня скорее интересуют коллеги. Я всюду пытаюсь высматривать молодых современников, которых могу назвать действительно стоящими продолжателями великой поэтической традиции. Последние из тех, кого я мог назвать (хоть они уже несколько старше и являются поэтами более возрастными, нежели я), – это Вера Полозкова и Алексей Никонов. Эти два поэта очень разные и между собой ничем не связанные, но они отличаются выдающейся самобытностью, породив массу подражателей себе. Поэтому когда ты встречаешь в интернете множество стихов «под Полозкову» или «под Никонова», ты сразу знаешь, где первоисточник. Стиль крайне узнаваем. А это уже говорит об очень многом.

Сейчас я веду активное общение в определенных поэтических местах, наблюдаю за теми людьми, кто в будущем, возможно, может стать новым светилом поэтического Олимпа, и все это, конечно, безумно интересно. Безумно интересно ощущать себя в контексте, в клокочущем котле той стороны жизни, которая для тебя значит больше всего. Любой поэт, безусловно, находящийся на периферии, является в своей деятельности центростремительным – тем более что на самом деле настоящая большая поэтическая жизнь не так широка – она представляет ныне довольно ограниченный круг людей, а потому понять, куда тебе надо попасть, намного легче, чем попасть туда на самом деле.

Самое последнее изменение, которое было явным в моей поэтической жизни, – это, как я уже писал в блоге, реакция Дмитрия Быкова на мое стихотворение, которое было довольно позитивным. С того момента, правда, ситуация несколько зависла, а потому я сейчас нахожусь в раздумьях – куда двигаться, зачем и что там меня ждет.

Часто сам процесс, как известно, является не менее интересным, чем цель. А потому как только я что-нибудь найду и с чем-то определюсь – я обязательно чиркну в бложик, где поделюсь с вами.